Время в лавке текло, как хорошо оттемперированный шоколад:
устойчиво, с характером и нужным блеском.
Кот Пончик дремал в коробке, прикидываясь подарком.
Гремлин бурчал на вишнёвый ликёр,
а Леон пытался достать с полки банку без разрушения экспозиции.
Он был аккуратен, но реальность — нет.
И именно в этот момент дверь открылась.
С грохотом. С шумом. С концепцией.
На пороге стоял мужчина.
Целиком выкрашенный в шоколадный цвет.
На спине — гремящие консервные банки,
в руке — мешочек трюфелей.
В голове — план. В глазах — боль. В звуке — манифест.
— ОНИ МЕНЯ ВЫГНАЛИ! — прокричал он. — Из галереи! За «Человека как Конфету с Центром Пустоты»!
Шоколина, не отрываясь от работы, бросила взгляд, полный вечного терпения.
— Бывает.
— Я пришёл за трюфелями. Я… я кину их в охранников. Это будет жест. Это будет…
Он взмахнул рукой — банки на спине грохнули в ответ.
— …акт возврата голоса художнику!
Леон осторожно сделал шаг в сторону.
— Эээ… а почему именно трюфели?
— Потому что боль должна быть сладкой!
— Логика крепкая, — заметил Гремлин. — Почти как абрикосовый ром.
Шоколина подняла глаза.
— Попробуйте вот этот. Не для броска. Для вкуса.
— Что внутри?
Она ответила спокойно:
— Ответ. Может быть.
Он съел.
Медленно. Без драмы. Даже без хруста.
Гремлин чихнул от неожиданной тишины.
Пончик пошевелил усом.
Леон приподнял бровь.
Мужчина замер.
— Я… не помню, зачем пришёл.
— Это бывает, — сказала Шоколина. — Особенно когда человек давно не слушал себя, но всё время говорил другим.
Он снял банки. Осторожно.
Взял со стойки пустой лист.
— Можно?
— Можно, — кивнула мадам. — Только, если получится, начните с того, что вы действительно видите.
— А что если — ничего?
— Тогда начнёте с этого. Это уже больше, чем кричать.
Он вышел.
Просто вышел.
Дверь, к удивлению всех, не хлопнула.
Леон наконец достал банку и выдохнул.
— Он больше не вернётся?
— Вернётся, — ответила Шоколина. — Но в другой рубашке. И, возможно, с акварелью.
— Думаете, получится?
— Если не станет снова объяснять, зачем рисует, — вполне.
